|
Но почему эта характеристика Чехова так резко противоречит моим представлениям и воспоминаниям о покойном? Я вижу его гораздо чаще бодрым и улыбающимся, чем хмурым, несмотря на то, что я знавал его в плохие периоды болезни. Там, где находился больной Чехов, чаще всего царила шутка, острота, смех и даже шалость. Кто лучше его умел смешить или говорить глупости с серьезным лицом? Кто больше его ненавидел невежество, грубость, нытье, сплетню, мещанство и вечное питье чая? Кто больше его жаждал жизни, культуры, в чем бы и как бы они ни проявлялись? Всякое новое полезное начинание - зарождающееся ученое общество или проект нового театра, библиотеки, музея - являлось для него подлинным событием. Даже простое очередное благоустройство жизни необычайно оживляло, волновало его. Например, помню его детскую радость, когда я рассказал ему однажды о большом строящемся доме у Красных ворот в Москве взамен плохенького одноэтажного особняка, который был снесен. Об этом событии Антон Павлович долго после рассказывал с восторгом всем, кто приходил его навещать: так сильно он искал во всем предвестников будущей русской и всечеловеческой культуры не только духовной, но даже и внешней.
То же и в его пьесах: среди полной безнадежности восьмидесятых и девяностых годов то и дело загораются в них светлые мечты, бодрящие предсказания о жизни через двести, триста или тысячу лет, ради которой мы все должны теперь страдать; о новых изобретениях, благодаря которым будут летать по воздуху, об открытии шестого чувства.
А заметили ли вы, как часто при исполнении пьес Чехова в зрительном зале раздается смех, да такой звонкий, веселый, какого мы не слышим на других спектаклях? Когда же Чехов берется за водевиль, то доводит шутку до размеров уморительного буффа.
А его письма? Когда я их читаю, от меня, конечно, не ускользает общее настроение грусти. Но на ее фоне блестят, точно весело мигающие звезды на ночном горизонте, остроумные словечки, смешные сравнения, уморительные характеристики. Нередко дело доходит до дурачества, до анекдота и шуток прирожденного, неунывающего весельчака и юмориста, который жил в душе Антоши Чехонте, а впоследствии - и в душе больного, истомленного Чехова.
Когда здоровый человек чувствует себя бодро и весело, это - естественно, нормально. Но когда больной, приговоренный самим собою к смерти (ведь Чехов - доктор), прикованный, как узник, к ненавистному ему месту, вдали от близких и друзей, не видя для себя просвета впереди, тем не менее умеет и смеяться, и жить светлыми мечтами, верой в будущее, заботливо накапливая культурные богатства для грядущих поколений, - то такую жизнерадостность и жизнеспособность следует признать чрезвычайной, исключительной, гораздо выше нормы.
Еще менее мне понятно, почему Чехов считается устаревшим для нашего времени и почему существует мнение, что он не мог бы понять революции и новой жизни, ею создаваемой?
Было бы, конечно, смешно отрицать, что эпоха Чехова чрезвычайно далека по своим настроениям от нынешнего времени и новых, воспитанных революцией, поколений. Во многом они даже прямо противоположны друг другу. Понятно и то, что современная, революционная Россия, с ее активностью и энергией в разрушении старых устоев жизни и создании новых, не принимает и даже не понимает инертности восьмидесятых годов, с их пассивным, выжидательным томлением.
Тогда среди удушливого застоя в воздухе не было почвы для революционного подъема. Лишь где-то под землей, в подпольях, готовили и накапливали силы для грозных ударов. Работа передовых людей заключалась только в том, чтобы подготавливать общественное настроение, внушать новые идеи, разъясняя несостоятельность старой жизни. И Чехов был заодно с теми, кто совершал эту подготовительную работу. Он, как немногие, умел изобразить нестерпимую атмосферу застоя, осмеять пошлость порождаемой им жизни.
Время шло. Вечно стремящийся вперед, Чехов не мог стоять на месте. Напротив, он эволюционировал с жизнью и веком.
По мере того как сгущалась атмосфера и дело приближалось к революции, он становился все более решительным. Ошибаются те, кто считают его безвольным и нерешительным, как многие из тех людей, которых он описывал. Я уже говорил, что он не раз удивлял нас своей твердостью, определенностью и решительностью.
- Ужасно! Но без этого нельзя. Пусть японцы сдвинут нас с места, - сказал мне Чехов взволнованно, но твердо и уверенно, когда в России запахло порохом.
В художественной литературе конца прошлого и начала нынешнего века он один из первых почувствовал неизбежность революции, когда она была лишь в зародыше и общество продолжало купаться в излишествах. Он один из первых дал тревожный звонок. Кто, как не он, стал рубить прекрасный, цветущий вишневый сад, сознав, что время его миновало, что старая жизнь бесповоротно осуждена на слом.
Человек, который задолго предчувствовал многое из того, что теперь совершилось, сумел бы принять все предсказанное им...
Примечания
Станиславский (Алексеев) Константин Сергеевич (1863-1938) - артист и режиссер, один из основателей и руководителей Московского Художественного театра; народный артист Союза ССР. В пьесах Чехова исполнял роли: Тригорина в «Чайке», Астрова в «Дяде Ване», Вершинина в «Трех сестрах», Гаева в «Вишневом саде» и Шабельского в «Иванове». С Чеховым познакомился в 1888 году; более близкое знакомство относится к 1899 году. С этого времени возникает их переписка. Известны четырнадцать писем Чехова Станиславскому (1899-1904 гг.) и тридцать семь писем Станиславского Чехову за те же годы (опубликованы в «Ежегоднике Московского Художественного театра, 1944», т. I, M. 1946).
Впервые воспоминания Станиславского о Чехове, записанные с его слов Л.А.Сулержицким, были опубликованы в альманахе «Шиповник», кн. 23, П. 1914, и затем в газете «Речь», 1914, № 177 (записаны со слов Станиславского сотрудником газеты).
Позднее Станиславский писал о Чехове в своей книге «Моя жизнь в искусстве» (1-е издание, М. 1925).
Воспоминания «А. П. Чехов в Художественном театре» остались в рукописи, которая впервые была опубликована в «Ежегоднике Московского Художественного театра, 1943», М. 1945.
Печатается по тексту Собр. соч. К. С. Станиславского, т. 5, М. 1958, с добавлением главы «Вишневый сад» (не полностью) - из книги К. С. Станиславского «Моя жизнь в искусстве» (Собр. соч., т. 1, М. 1954).
[1] ...это случилось в 18... - Знакомство Станиславского с Чеховым состоялось, вероятно, 3 ноября 1888 года, в Москве, на открытии Общества искусства и литературы.
[2] Другая... встреча... на музыкально-литературном вечере в пользу фонда литераторов - Встреча состоялась, вероятно, на литературно-музыкальном вечере, устроенном в пользу недостаточных студентов Московского университета 15 февраля 1897 года. На этом вечере Станиславский читал сцену в подвале из «Скупого рыцаря» А. С. Пушкина.
[3] Вы... чудесно играете мою пьесу «Медведь» - Одноактная пьеса Чехова «Медведь» была поставлена в Обществе искусства и литературы в апреле 1895 года и после большого перерыва возобновлена в январе 1897 года, т.е. незадолго до встречи Станиславского с Чеховым в театре Корша. Станиславский исполнял в «Медведе» роль Смирнова.
[4] ...план здания для народного дома, чайной и театра - Встреча состоялась 16 февраля 1897 года в редакции «Русской мысли», где в тот вечер обсуждался сделанный архитектором Ф.О.Шехтелем план здания «Народного дворца», постройка которого проектировалась кружком благотворителей.
[5] ...себя сравнивал с Дрейфусом - Станиславский имеет в виду слова из телеграммы Чехова Вл.И.Немировичу-Данченко (от 18 или 19 декабря 1898 года): «Сижу в Ялте как Дрейфус на острове Диавола. Тоскую, что не с Вами». О деле Дрейфуса см. примечание [6] к воспоминаниям «М. М. Ковалевский. Об А. П. Чехове».
[6] Больше всего он... интересовался репертуаром будущего театра - В записной книжке Станиславского имеется следующая запись о Чехове: «Обширную деловую переписку вел с ним Вл.И.Немирович-Данченко. Больше всего они списывались по вопросам репертуара. К сожалению, я не помню мнения А.П. по этому интересному вопросу. Знаю только, что он хоть и стоял за постановку «Царя Федора», но не считал автора ее природным драматургом. Ложноклассические тона и сильное влияние Шекспира осуждались А.П.» (Собр. соч., т. 5, М. 1958, стр. 616).
[7] После неуспеха ее в С.-Петербурге... - См. воспоминания Л. А. Авиловой «А. П. Чехов в моей жизни» (X) и примечание [20].
[8] ...в августе 18[98] года «Чайка» была включена в репертуар - Вл.И.Немирович-Данченко убеждал Чехова дать разрешение на постановку «Чайки»: «Я задался целью, - писал он 25 апреля 1898 года, - указать на дивные, по-моему, изображения жизни и человеческой души в произведениях «Иванов» и «Чайка». Последняя особенно захватывает меня, и я готов отвечать чем угодно, что эти скрытые драмы и трагедии в каждой фигуре пьесы, при умелой, небанальной, чрезвычайно добросовестной постановке, захватят и театральную залу. Может быть, пьеса не будет вызывать взрывов аплодисментов, но что настоящая постановка ее с свежими дарованиями, избавленными от рутины, будет торжеством искусства, - за это я отвечаю. Остановка за твоим разрешением» (Вл.И.Немирович-Данченко, Избранные письма, М. 1954, стр. 110).
[9] Чехов не дал разрешения, ссылаясь на то, что он не в силах переживать больше театральные волнения. Разрешение было дано только после вторичной просьбы Вл.И.Немировича-Данченко, писавшего Чехову 12 мая 1898 года: «Если ты не дашь, то зарежешь меня, т.к. «Чайка» - единственная современная пьеса, захватывающая меня как режиссера, а ты - единственный современный писатель, который представляет большой интерес для театра с образцовым репертуаром» (там же, стр. 111).
[10] Я уехал... писать mise en scene - Режиссерский план «Чайки» был написан Станиславским летом 1898 года в имении его брата Андреевке близ Харькова и высылался частями в Пушкино, где шли первые репетиции «Чайки». «Мизансцена была смелой, непривычной для обыкновенной публики, но очень жизненной», - писал Вл.И.Немирович-Данченко в своей книге «Из прошлого», М. 1938, стр. 132. |
