|
Я познакомился с Чеховым в Ялте весною 1903 года. Повез меня к нему Горький[1], который был с ним знаком уже раньше.
Неуютная дача на пыльной Аутской улице. Очень покатый двор. По двору расхаживает ручной журавль. У ограды чахлые деревца.
Кабинет Антона Павловича. Большой письменный стол, широкий диван за ним. На отдельном столике, на красивом картонном щите, веером расположены фотографические карточки писателей и артистов с собственноручными надписями. На стене печатное предупреждение: «Просят не курить».
Чехов держался очень просто, даже как будто немножко застенчиво. Часто покашливал коротким кашлем и плевал в бумажку. На меня он произвел впечатление удивительно деликатного и мягкого человека. Объявление «Просят не курить» как будто повешено не просто с целью избавить себя от необходимости говорить об этом каждому посетителю, мне показалось, это было для Чехова единственным способом попросить посетителей не отравлять табачным дымом его больных легких. Если бы не было этой надписи и посетитель бы закурил, я не представляю себе, чтобы Чехов мог сказать: «Пожалуйста, не курите, - мне это вредно».
Горький в своих воспоминаниях о Чехове приводит несколько очень резких его ответов навязчивым посетителям. Рассказывает он, например, как к Чехову пришла полная, здоровая, красивая дама и начала говорить «под Чехова»:
- Скучно жить, Антон Павлович! Все так серо: люди, небо, море... И нет желаний... душа в тоске... Точно какая-то болезнь...
И Чехов ей ответил:
- Да, это болезнь. По-латыни она называется morbus<*> pritvorialis.
Совершенно не могу себе представить Чехова, так говорящего со своей гостьей. После ухода ее он мог так сказать, - это другое дело. Но в лицо...
Для меня очень был неожидан острый интерес, который Чехов проявил к общественным и политическим вопросам. Говорили, да это чувствовалось и по его произведениям, что он человек глубоко аполитический, общественными вопросами совершенно не интересуется, при разговоре на общественные темы начинает зевать. Чего стоила одна его дружба с таким человеком, как А.С.Суворин[2], издатель газеты «Новое время». Теперь это был совсем другой человек: видимо, революционное электричество, которым в то время был перезаряжен воздух, встряхнуло и душу Чехова[3]. Глаза его загорались суровым негодованием, когда он говорил о неистовствах Плеве, о жестокости и глупости Николая II.
За чаем Антон Павлович рассказал, что недавно получил письмо из Одессы от одного почтенного отца семейства. Тот писал, что девушка, дочь его, недавно ехала на пароходе из Севастополя в Одессу, на пароходе познакомилась с Чеховым. И как не стыдно! Пишете, господин Чехов, такие симпатичные рассказы, а позволяете себе приставать к девушке с гнусными предложениями.
- А я никогда из Севастополя не ездил в Одессу.
Когда Чехов рассказывал, глаза искрились смехом, улыбка была на губах, но в глубине его души, внутри, чувствовалась большая, сосредоточенная грусть.
И еще сильнее я почувствовал эту его грусть, когда через несколько дней по телефонному вызову Антона Павловича пришел к нему проститься.[4] Он уезжал в Москву, радостно укладывался, говорил о предстоящей встрече с женой, Ольгой Леонардовной Книппер, о милой Москве. О Москве он говорил, как школьник о родном городе, куда едет на каникулы; а на лбу лежала темная тень обреченности. Как врач, он понимал, что дела его очень плохи.
Узнал, что я в прошлом году был в Италии.
- Во Флоренции были?
- Был.
- Кианти пили?
- Еще бы!
- Эх, кианти!.. Еще бы раз попасть в Италию, попить бы кианти... Никогда уже этого больше не будет.
Накануне, у Горького, мы читали в корректуре новый рассказ Чехова «Невеста» (он шел в миролюбовском «Журнале для всех»).
Антон Павлович спросил:
- Ну, что, как вам рассказ?
Я помялся, но решил высказаться откровенно:
- Антон Павлович, не так девушки уходят в революцию. И такие девицы, как ваша Надя, в революцию не идут.
Глаза его взглянули с суровою настороженностью.
- Туда разные бывают пути.
Был этот разговор двадцать пять лет назад, но я его помню очень ясно. Однако меня теперь берет сомнение: не напутал ли я здесь чего? В печати я тогда этого рассказа не прочел. А сейчас перечитал: вовсе в революцию девица не идет. Выведена типическая безвольная чеховская девушка, кузен подбивает ее бросить жениха и уехать в столицу учиться, она уезжает чуть ли не накануне свадьбы и там, в столице, учится и работает. Но учится и работает не в том смысле, как в то время это понималось в революционной среде, а в специально чеховском смысле: учится вообще наукам и вообще работает, как, например, работали у Чехова дядя Ваня и Соня в пьесе «Дядя Ваня». В чем тут дело? Я ли напутал, или Чехов переработал рассказ? Интересно было бы сравнить корректурный оттиск рассказа «Невеста» с окончательной его редакцией. Я слышал, что корректурный оттиск этот с чеховскою правкою хранится в одном из музеев.[5]
Через месяц я получил от Чехова письмо, и там, между прочим, он сообщает: «Кое-что поделываю. Рассказ «Невесту» искромсал и переделал в корректуре».[6] Из этого заключаю, что, может быть, Чехов в этом направлении что-то исправил и нашел более подходящим для своей Нади, чтобы она ушла не в революцию, а просто в учебу.
Все это интересно в том смысле, что под конец жизни Чехов сделал попытку, - пускай неудачную, от которой сам потом отказался, - но все-таки попытку вывести хорошую русскую девушку на революционную дорогу.
Примечания
Вересаев (Смидович) Викентий Викентьевич (1867-1945) - писатель, по образованию врач.
Печатается по тексту, опубликованному в томе 4 Сочинений В.В.Вересаева, М. 1948.
[1] Повез меня к нему Горький... - Вересаев и М.Горький были у Чехова в середине апреля 1903 года.
[2] ...дружба с таким человеком, как А.С.Суворин... - Близкие отношения Чехова с Сувориным прервались еще в 1898 году. См. об этом примечания к «М.М.Ковалевский. Об А.П.Чехове» и «М.К. Первухин. Из воспоминаний о Чехове».
[3] ...видимо, революционное электричество... встряхнуло и душу Чехова - Обостренный интерес к общественным и политическим вопросам появился у Чехова уже в конце 90-х годов. Он получает много писем от своих корреспондентов, которые сообщают ему об общественных настроениях в Москве, Петербурге, Киеве, о происходивших в те годы студенческих волнениях. «О студенческих беспорядках здесь, - писал Чехов Суворину 4 марта 1899 года, - как и везде, много говорят и вопиют, что ничего нет в газетах. Получаются письма из Петербурга, настроение в пользу студентов. Ваши письма о беспорядках не удовлетворили - это так и должно быть, потому что нельзя печатно судить о беспорядках, когда нельзя касаться фактической стороны дела». 18 марта 1901 года он писал М.Горькому, который вернулся из Петербурга в Н.-Новгород после известной студенческой демонстрации у Казанского собора: «Напишите же в чем дело; я мало, почти ничего не знаю, как и подобает россиянину, проживающему в Татарии, но предчувствую очень многое». В.М.Лавров рассказывает в своих воспоминаниях о Чехове: «...начинались студенческие волнения, которые Чехов принимал близко к сердцу и страшно, до боли, возмущался человеконенавистническими словесами, изрыгаемыми рыцарями «охранительной печати» (В.М.Лавров. «У безвременной могилы». - «Русские ведомости», 1904, Э 202, 22 июля).
В Архиве А.П.Чехова («Гос. библиотека СССР имени В.И.Ленина») имеется письмо московского студента П.А.Базилевича от марта 1902 года, из которого видно, что Чехов оказал материальную помощь ссылаемым в Сибирь студентам. (Присланные им деньги были переданы партии в 32 человека, направленной в Иркутск 21 марта 1902 года.)
Общественное настроение этих лет Чехов стремился отразить и в своем творчестве. М.Горький писал в ноябре 1901 года из Крыма В.А.Поссе: «А.П.Чехов пишет какую-то большую вещь и говорит мне: «Чувствую, что теперь нужно писать не так, не о том, а как-то иначе, о чем-то другом, для кого-то другого, строгого и честного». Полагает, что в России ежегодно, потом ежемесячно, потом еженедельно будут драться на улицах и лет через десять додерутся до конституции. Путь не быстрый, но единственно верный и прямой. Вообще А.П. очень много говорит о конституции, и ты, зная его, разумеется поймешь, о чем это свидетельствует» (Собр. соч., т. 28, М. 1954, стр. 199). Вспоминает и Е.П.Карпов о своей встрече с Чеховым у В.Ф.Коммиссаржевской летом 1902 года в Москве:
«- Написали что-нибудь для театра? - спросила Вера Федоровна.
- Да, пишу... - нехотя, конфузливо улыбаясь, ответил Антон Павлович. - Пишу не то, что надо... Не то, что хотелось бы писать... Нудно выходит... Совсем не то теперь надо...
- А что же?
- Совсем другое надо... Бодрое, сильное... Пережили мы серую канитель... Поворот идет... Круто повернули...
- Разве пережили? Что-то не похоже, - усомнился я.
- Пережили... уверяю вас... - убежденно сказал Антон Павлович. - ...Вот мне хотелось бы поймать это бодрое настроение... Написать пьесу... Бодрую пьесу... Может быть, и напишу... очень интересно... Сколько силы, энергии, веры в народе... Прямо удивительно!» (См. сб. «А.П.Чехов в воспоминаниях современников», М. 1952 и 1954; см. также воспоминания С.Я.Елпатьевского на стр. 579-580.)
[4] ...пришел к нему проститься - Вторая встреча с Вересаевым состоялась, по-видимому, 20 апреля.
[5] ...корректурный оттиск этот с чеховскою правкою хранится в одном из музеев - Горький и Вересаев читали «Невесту» уже во второй корректуре. Уехав 22 апреля 1903 года в Москву, Чехов эту корректуру взял с собой и, по-видимому, сразу же по приезде приступил к переделке рассказа. 29 апреля он писал И.Н.Альтшуллеру: «Сижу дома безвыходно и читаю корректуру». 12 июня Чехов отослал корректуру В.С.Миролюбову, написав ему: «Простите, делать мне нечего, и вот на досуге я увлекся и переделал весь рассказ».
Корректура, хранящаяся в Архиве «Отдела рукописей Института русской литературы Академии Наук СССР (Ленинград)», испещрена значительными переделками. В последней главе Чехов снял два абзаца, из которых видно, что по первоначальному замыслу автора героиня рассказа Надя шла на революционную работу.
Рассказ был напечатан в «Журнале для всех», 1903, № 12, после третьей корректуры.
[6] «Кое-что поделываю...» - из письма от 5 июня 1903 года.
<*> болезнь (лат.). |
