« Аня. Бабушка одинока, очень богата. Она не любит мамы. В первые дни мне было тяжело у нее, она мало говорила со мной. Потом ничего, смягчилась. Обещала прислать денег, дала мне и Шарлотте Ивановне денег на дорогу. Но как это жутко, как тяжело чувствовать себя бедной родственницей.
Трофимов. Тут кто-то уже есть, кажется... сидят. В таком случае пойдемте дальше.
Аня. Три недели я не была дома. Так соскучилась! (Уходят.)»
После ухода Ани и Трофимова Дуняша обращалась к Яше со словами: «Все-таки какое счастье побывать за границей», — и затем действие развивалось в уже известной нам последовательности, однако с дополнительным диалогом проходящих по дороге из усадьбы Вари и Шарлотты, а заканчивалось большой сценой Фирса и Шарлотты.
Диалог Вари и Шарлотты прерывал беседу Раневской, Гаева и Лопахина и начинался после восклицания Лопахина: «О чем тут думать!» Вот его содержание:
« Варя. Она девочка умная и благовоспитанная, ничего не может случиться, но все же не следует оставлять ее одну с молодым человеком. В девять часов ужин, Шарлотта Ивановна, смотрите не опоздайте.
Шарлотта. Я не хочу есть... (Тихо напевает песенку).
Варя. Это все равно. Надо для порядка. Вот видите, они сидят там на берегу... (Варя и Шарлотта уходят)».
В последующем развитии действия, когда Аня и Трофимов скрывались от Вари, на сцену выходил Фирс и, бормоча что-то, искал на земле, около скамьи. Потом появлялась Шарлотта. Между этими людьми, чувствовавшими себя очень одиноко, завязывалась беседа:
« Фирс (бормоча). Эх ты, недотёпа!
Шарлотта. (садится на скамью и снимает картуз). Это ты, Фирс? Что ты тут ищешь?
Фирс. Барыня портмоне потеряли.
Шарлотта (ищет). Вот веер... А вот платочек... духами пахнет... (Пауза). Больше ничего нет. Любовь Андреевна постоянно теряет. Она и жизнь свою потеряла (тихо напевает песенку). У меня, дедушка, нет настоящего паспорта, я не знаю, сколько мне лет, и мне кажется, я молоденькая... (надевает на Фарса картуз, тот сидит неподвижно). О, я тебя люблю, мой милый господин! (смеется). Ein, zwei, drei! (cнимает с Фирса картуз, надевает на себя). Когда я была маленькой девочкой, то мой отец и мамаша ездили по ярмаркам и давали представления. Очень хорошие. А я прыгала salto mortale и разные штучки, тому подобное. И когда папаша и мамаша умерли, меня взяла к себе одна немецкая госпожа и стала меня учить. Хорошо. Я выросла, потом пошла в гувернантки, а откуда я и кто я, — не знаю... Кто мои родители, может, они не венчались... не знаю... (достает из кармана огурец и ест). Ничего не знаю.
Фирс. Мне было лет 20 или 25, идем это я, да сын отца дьякона, да повар Василий, а тут как раз вот на камне человек сидит... чей-то чужой, незнакомый... Я отчего-то оробел и ушел, а они без меня взяли и убили его... Деньги у него были.
Шарлотта. Ну? Weiter.
Фирс. Потом, значит, понаехал суд, стали допрашивать... Забрали... И меня тоже... Просидел в остроге года два... Потом ничего, выпустили. Давно было... (Пауза). Всего не вспомнишь...
Шарлотта. Тебе умирать пора, дедушка... (ест огурец).
Фирс. А? (бормочет про себя). И вот, значит, поехали все вместе, а там остановка... Дядя прыгнул с телеги... взял куль... а в том куле опять куль... И глядит, а там что-то — дрыг, дрыг!
Шарлотта (смеется, тихо). Дрыг, дрыг!.. (Слышно, как кто-то идет по дороге и тихо играет на балалайке. Восходит луна. Где-то около тополей Варя ищет Аню и зовет: „Аня! Где ты?“)» [22].
Так кончался второй акт.
При той тщательной шлифовке, которую производил Чехов, за 12 дней (к 7 октября) было переписано лишь два с половиной акта. «Тяну, тяну, тяну, — сообщал он в этот день О.Л. Книппер, — и оттого, что тяну, мне кажется, что моя пьеса неизмеримо громадна, колоссальна, я ужасаюсь и потерял к ней всякий аппетит» (П., т. 11, с. 265). 6 октября 1903 г. Чехов извещал М. Горького: «пьесу я окончил, но переписываю ее чрезвычайно медленно. 10 октября, вероятно, кончу и пошлю» (там же, с. 264). Драматурга торопили руководители и артисты Художественного театра. Им, как воздух, нужна была новая чеховская пьеса. Еще в сентябре В.И. Немирович-Данченко просил: „Приналяг, Антон Павлович!.. Ах, как она нам нужна...“» [23]. Почти ежедневно О.Л. Книппер настойчиво напоминала писателю о необходимости скорейшего завершения пьесы.
Но требовательный к себе художник задерживал пьесу и продолжал кропотливо работать. «Переписываю пьесу, — сообщал он О.Л. Книппер 9 октября 1903 г., — скоро кончу... Уверяю тебя, каждый лишний день только на пользу, ибо пьеса моя становится все лучше и лучше и лица уже ясны. Только вот боюсь, есть места, которые может почеркать цензура, это будет ужасно» (П., т. 11, с. 269).
Для большей характерности образа Гаева драматургу потребовались специфические выражения игроков в бильярд. Он попросил брата жены — К.Л. Книппер понаблюдать за игрой бильярдистов и записать их речевой жаргон. 9 октября К.Л. Книппер сообщал ему: «Повидал двух человечков, просидел в бильярдной городского сада часа два, но такой уж специальной бильярдной терминологии узнал немного: играют больше угрюмо, бурча ходы под нос...» [24].
К.Л. Книппер записал для Чехова 22 выражения бильярдистов. Вот начало присланного им писателю списка этих выражений:
«1 — (кладу) — от 2-х бортов в середину.
2 — Краузе в середину.
3 — Режу в среднюю, в угол.
4 — Дуплет в угол, в середину.
5 — Кладу чистого.
6 — От шара направо (налево) в угол.
7 — Шаром (то есть своим шаром другой) в угол!» [25].
Чехову пригодились эти выражения, он вставил некоторые из них в роль Гаева. Важно отметить, что, стремясь быть точным, писатель не удовлетворился наблюдениями К.Л. Книппера и 14 октября писал своей жене: «Попроси Вишневского, чтобы он прислушался, как играют на бильярде, и записал бы побольше бильярдных терминов. Я не играю на бильярде или когда-то играл, а теперь все забыл, и в пьесе у меня все случайно…» (П., т. 11, с. 273).
Взыскательность Чехова к себе была столь велика, что он, уже вторично переписав пьесу, вносил в нее, перед самой отсылкой в Москву, ряд поправок, дополнений и сокращений. В первом акте Раневская спрашивала брата, сколько они должны Лопахину, и Гаев называл сумму в 40 тысяч (РГБ. Ф. 331, л. 13). Чехов счел лишним этот эпизод и вычеркнул его. В том же акте писатель изменил выражение Раневской «счастье просыпалось со мной» на более выразительное: «счастье просыпалось вместе со мной» (л. 14). Тогда же в первом акте обращение Ани к Гаеву «только милый дядя» было исправлено на более ритмическое «но милый дядя» (л. 16).
Во втором акте в роль Раневской вписывается реплика, в которой она опровергает обманчивые надежды Гаева на какого-то генерала. Полностью разделяя недоверие Лопахина к проекту Гаева о займе денег у неизвестного генерала, Любовь Андреевна говорит: «Это он бредит. Никаких генералов нет» (РГБ. Ф. 331, л. 25). Трофимов, обращаясь к Ане, первоначально говорил: «Ведь это развратило всех вас». Но, очевидно, опасаясь цензуры, Чехов зачеркнул слово «развратило» и вместо него написал: «переродило» (л. 29).
В третьем акте просьба Яши взять его в Париж, с которой он обращается к Раневской, включила и слова: «Что ж там говорить, вы сами видите» (л. 40). Это усиливало нагло-фамильярный тон «цивилизованного» лакея.
|
