Во-первых, в процессе подготовки спектакля отдельные реплики вносили в свои роли сами артисты, вжившиеся в роль и желавшие обогатить ее. 16 марта 1904 г. О.Л. Книппер писала Чехову: «Москвин умоляет, нельзя ли ему вставить фразу в 4-м акте. Когда он давит картонку, Яша говорит: „22 несчастья“, и Москвину очень хочется сказать: „Что же, это со всяким может случиться“. Он ее как-то случайно сказал, и публика приняла» [35]. Чехов тут же ответил согласием на эту вставку. «Скажи Москвину, — писал он, — что новые слова он может вставить, и я их сам вставлю, когда буду читать корректуру. Даю ему полнейшую carte blanche» (П., т. 12, с. 67).
В конце апреля Чехов читал вторую корректуру пьесы, печатавшейся во втором сборнике «Знания», но реплику Епиходова, предложенную И.М. Москвиным, не внес. Почему? Ведь он уже одобрил ее. На наш взгляд, Чехов просто забыл ее внести. Он очень спешил с чтением и отсылкой корректуры, так как выход сборника сильно задержался, а провинциальные театры настоятельно требовали текст пьесы для постановок. Чехов был очень заинтересован в этих постановках. К тому же драматург чувствовал себя в эти дни очень плохо. Несомненно, что он включил бы эту реплику при чтении корректуры отдельного издания пьесы, печатавшегося А.Ф. Марксом. Он намеревался сделать в пьесе и другие поправки. 31 мая он писал А.Ф. Марксу: «Я послал Вам корректуру и теперь убедительно прошу не выпускать моей пьесы в свет, пока я не кончу ее; мне хочется прибавить еще характеристику действующих лиц» (П., т. 12, с. 110).
Так, правя корректуру, Чехов изменил слова Лопахина, произносимые в начале пьесы «мальчонком лет пяти-шести» на «…пятнадцати». При таком возрасте стало понятно то огромное впечатление, которое произвела на Лопахина его первая встреча с Раневской. Возможно, Чехов внес бы в свою пьесу и некоторые иные дополнения, предлагавшиеся артистами (хранящиеся в музее Художественного театра два суфлерских экземпляра — ранней и более поздней постановки пьесы «Вишневый сад» — имеют много расхождений с печатным текстом). Однако многие «отсебятины», как, например, французские фразы лакея Яши, вызывали недовольство Чехова: «…Это не я! Это они от себя придумали! Это ужасно: актеры говорят, делают, что им в голову придет, а автор отвечай!» [36]
9
Чехов, исходя из своего опыта, настойчиво советовал молодым писателям перечитывать, переделывать, сокращать, кропотливо шлифовать свои произведения. Для него писать — значило трудиться, напрягая все свои творческие способности и силы. Чехов очень обиделся, когда Л.С. Мизинова в 1893 г. в дружеском письме (от 22 авг.) назвала его творческую работу писанием «в свое только удовольствие» [37]. Вот что он ответил ей: «Что же касается писанья в свое удовольствие, то Вы, очаровательная, прочирикали это только потому, что незнакомы на опыте со всею тяжестью и с угнетающей силой этого червя, подтачивающего жизнь, как бы мелок он ни казался Вам» (П., т. 5, с. 232).
Долгие годы писательской деятельности убедили Чехова, что создавать подлинно художественные произведения даже при наличии гениального дарования можно только длительным, терпеливым, скрупулезным трудом. «Работать надо! Много работать! — повторял он. — И чем дороже вещь, тем строже надо к ней относиться» [38].
Плодом художественного гения и длительного, упорного творческого труда и явился поэтический шедевр Чехова — пьеса «Вишневый сад».
* * *
«…Символика таится уже в самом заглавии пьесы. Первоначально Чехов хотел назвать пьесу „Вишневый сад“, но затем остановился на заглавии „Вишнёвый сад“. К.С. Станиславский, вспоминая этот эпизод, рассказывал, как Чехов, объявив ему о перемене заглавия, смаковал его, «напирая на нежный звук в слове „вишнёвый“, точно стараясь с его помощью обласкать прежнюю, красивую, но теперь ненужную жизнь, которую он со слезами разрушал в своей пьесе. На этот раз я понял тонкость: „Вишневый сад“ — это деловой, коммерческий сад, приносящий доход. Такой сад нужен и теперь. Но „Вишнёвый сад“ дохода не приносит, он хранит в себе и в своей цветущей белизне поэзию былой барской жизни. Такой сад растет и цветет для прихоти, для глаз избалованных эстетов. Жаль уничтожать его, а надо, так как процесс экономического развития страны требует этого» (Станиславский, Т. 1, с. 269).
Нельзя не отметить, что символика заглавия пьесы «Вишнёвый сад», как она понята режиссером, не дает полного удовлетворения и может порождать у наших читателей и зрителей недоуменные вопросы. Например, почему символом уходящего, отживающего избран вишнёвый сад — олицетворение поэзии и красоты? Вспоминаются замечательные строки Некрасова:
Как молоком облитые,
Стоят сады вишневые,
Тихохонько шумят…
(«Зеленый Шум»). Почему новое поколение призвано губить, а не использовать красоту прошлого?.. И в то же время нужно признать, что в осмыслении Станиславским символики заглавия пьесы есть доля правды…
Но символика заглавия пьесы не ограничивается только что сказанным, она более объемна, многостороння. Она обращается не только к прошлому, но и к будущему. Вишнёвый сад Раневской и Гаева — это отживавшее, уходившее, прошлое. Но ведь Трофимов, Аня, а за ними и Чехов мечтали о будущем. И это будущее в их сознании также принимало образ сада, но еще более роскошного, способного доставлять радость всем людям. И вот на протяжении развития пьесы в ней возникает образ вишнёвого сада как красоты жизни...
Характеризуя пьесу, К.С. Станиславский писал: «Её прелесть в неуловимом, глубоко скрытом аромате» (т. 1, с. 270).
Эту прелесть «Вишнёвому саду» в значительной степени придают паузы, музыка, средства реальной символики, повышающие психологическую напряженность пьесы, расширяющие ее содержание, углубляющие ее идейный смысл…» [39]
|
