* * * * *
Россолимо, 21 января 1900 г., Ялта.
...«Писать для детей вообще не умею, пишу для них раз в десять лет и так называемой детской литературы не люблю и не признаю. Детям надо давать только то, что годится и для взрослых. Андерсен, Фрегат Паллада, Гоголь читается охотно детьми, взрослыми также. Надо не писать для детей, а уметь выбирать из того, что уже написано дли взрослых, т. е. из настоящих художественных произведений...»
* * * * *
M. О. Меньшикову, 28 января 1900 г., Ялта.
...«Болезнь напугала меня и держала в напряжении. Я боюсь смерти Толстого. Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место. Во-первых, я ни одного человека не любил так, как его; я человек неверующий, но из всех вер считаю наиболее близкой и подходящей для себя именно его веру. Во-вторых, когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором; даже сознавать, что ничего не сделал и не делаешь, не так страшно, так как Толстой делает за всех. Его деятельность служит оправданием тех упований и чаяний, какие на литературу возлагаются. В-третьих, Толстой стоит крепко, авторитет у него громадный, и, пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое пошлячество, наглое и слезливое, всякие шершавые, озлобленные самолюбия будут далеко и глубоко в тени. Только один его нравственный авторитет способен держать на известной высоте так называемые литературные настроения и течения. Без него бы это было беспастушное стадо или каша, в которой трудно было бы разобраться».
* * * * *
В. А. Поссе, 29 февраля 1900 г., Ялта.
«Фома Гордеев» написан однотонно, как диссертация. Все действующие лица говорят одинаково: и способ мыслить у них одинаковый. Все говорят не просто, а нарочно; у всех какая-то задняя мысль; что-то не договаривают, как будто что-то знают; на самом же деле они ничего не знают, а это у них такой faeon de parler — говорить и не договаривать».
* * * * *
Советы H. M. Ежову, Петербург, 23 января 1890 г.
...«Читайте побольше, Вам нужно поработать над своим языком, который грешит грубоватостью и вычурностью — другими словами, Вам надо воспитать в себе вкус к хорошему языку, как воспитывают вкус к гравюрам, хорошей музыке и т. п. Читайте больше серьезных книг, где язык строже и дисциплинированнее, чем в беллетристике. Кстати и запасетесь и знаниями, которые не лишни для писателя».
* * * * *
13 февраля 1902 г., Ялта.
«Читаю Тургенева. После этого писателя останется 1/8 или 1/10 из того, что он написал, все же остальное через 25-35 лет уйдет в архив»...
* * * * *
Об Андрееве, 29 июля 1902 г., Любимовка. А. М. Пешкову-Горькому:
«Мысль» Л. Андреева — это нечто претенциозное, неудобопонятное и, по-видимому, ненужное, но талантливо исполненное. В Андрееве нет простоты, и талант его напоминает пение искусственного соловья».
* * * * *
О. Л. Книппер, 16 сентября 1902 г., Ялта.
...«Для чего тебе нужно, чтобы я вышел в Америке? Да еще в дамском, очень плохом переводе?»
Ей же, 17 декабря, Ялта.
«Если не хочешь ходить в кружок и к Телешовым, той не ходи, дуся. Телешов милый человек...; вообще с ними со всеми, имеющими прикосновение к литературе, скучно, за исключением очень немногих. О том, как отстала и как постарела вся наша московская литература, и старая, и молодая, ты увидишь потом... этак годика через два-три».
* * * * *
С. П. Дягилеву, 30 декабря 1902 г., Ялта.
«Вы пишете, что мы говорили о серьезном религиозном движении в России. Мы говорили про движение не в России, а в интеллигенции. Про Россию я ничего не скажу, интеллигенция же пока только играет в религию и главным образом от нечего делать. Про образованную часть нашего общества можно сказать, что она ушла от религии и уходит от нее все дальше, что бы там ни говорили и какие бы философско-религиозные общества ни собирались. ...Теперешняя культура — это начало работы во имя великого будущего, работы, которая будет продолжаться, может быть, еще десятки тысяч лет для того, чтобы хотя в далеком будущем человечество познало истину настоящего Бога, т. е. не угадывало бы, не искало бы в Достоевской, а познало ясно, как познало, что дважды два есть четыре. Теперешняя культура — это начало работы».
* * * * *
О. Л. Книппер, 16 февраля 1903 г., Ялта.
...«говорю тебе искренно, с каким удовольствием я перестал бы быть в настоящее время писателем!»
* * * * *
Ей же, 23 февраля 1903 г., Ялта.
...«Барышням, едущим учиться за границу, надо говорить: 1) кончайте сначала в России, а потом поезжайте за границу для усовершенствования, если посвятите себя научной деятельности; наши женские учебные заведения, например, медицинские курсы, превосходны, 2) знаете ли вы иностранные языки, 3) евреи уезжают учиться за границу по необходимости, ибо они стеснены, а вы зачем «едете?
Вообще нужно отчитывать сих барышень. Очень многие едут за границу только; потому, что не умеют учиться».
* * * * *
Ей же, 17 апреля 1903 Г., Ялта.
...«Старики наши ненавистничают, это нехорошо. А Минский лжив и ломака».
* * * * *
Дягилеву С. П., 12 июля 1903 г.
...«как бы это я ужился под одной крышей с Д. С. Мережковским, который верует определенно, верует учительски, в то время как я давно растерял свою веру и только с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего. Я уважаю Д. С. и ценю его и как человека и как литературного деятеля, но ведь воз-то мы, если и повезем, то в разные стороны».
* * * * *
О. Л. Книппер, 25 марта 1904 г.
...«Вчера вечером был Леонид Андреев, ворчал на Художественный театр, на Юлия Цезаря и проч., была и его похудевшая, постаревшая жена. Скучновато».
* * * * *
«Я уже знал, что Чехов очень болен, — пишет Телешов, — вернее, очень плох, и решил занести ему только прощальную записку, чтоб не тревожить его. Но он велел догнать меня и воротил уже с лестницы.
Хотя и я был подготовлен к тому, что увижу, но то, что я увидал, превосходило все мои ожидания, самые мрачные. На диване, обложенный подушками не то в пальто, не то в халате, с пледом на ногах, сидел тоненький, как будто маленький, человек с узкими плечами, с узким бескровным лицом — до того был худ, изнурен и неузнаваем Антон Павлович. Никогда не поверил бы, что возможно так измениться.
А он протягивает слабую руку, на которую страшно взглянуть, смотрит своими ласковыми, но уже не улыбающимися глазами и говорит:
— Завтра уезжаю. Прощайте. Еду умирать».
* * * * *
«— Умирать еду, — настоятельно говорит он. — Поклонитесь от меня товарищам вашим по «Среде». Скажите им, что их помню и некоторых очень люблю... Пожелайте им от меня счастья и успехов. Больше мы уж не встретимся.
— А Бунину передайте, чтобы писал и писал. Из него большой писатель выйдет. Так и скажите ему это от меня. Не забудьте».
* * * * *
«Ни одна наша смертная мерка не годится для суждения о небытии, о том, что не есть человек», — писал Чехов.
* * * * *
В записных книжках последнего периода жизни Чехова имеются две находящиеся рядом заметки:
«Вера есть способность духа. У животных ее нет, у дикарей и неразвитых людей — страх и сомнения. Она доступна только высоким организациям».
«Смерть страшна, но еще страшнее было бы сознание, что будешь жить вечно и никогда не умрешь». |
