* * * * *
«Но может быть все ближе Чехов в том, что касается свободы распределения перечисляемого и сочетаемого посредством союза и к Помяловскому, сколь это ни кажется удивительным».
! (И. Б.). (Подчеркнуто мною. И. Б.).
* * * * *
«В «Степи» между ними и повествованием нет никакой грани. Один из критиков, Оболенский, отвечал «многим спрашивающим с недоумением, что Чехов хотел сказать своим этюдом», «какая в нем идея», там есть: это контраст между величием природы и человеческой мелкотой, порочностью, низостью, убожеством. Он сожалел только, что степь изображена все же недостаточно величественно и к тому же слишком бледно, бесколоритно».
...Я знал этого Оболенского — очень глупый человек! (И. Б.).
* * * * *
«Аналогия между «Степью» и «Душечкой» очевидна. И здесь и там ритмика создается посредством «возвратов» к той или другой теме: тема езды и тема остановки в «Степи» и «Душечке» — тема счастья и тема его утраты. Но есть и глубокое различие. Там монотонность устраняется, как мы видели, самим сюжетом. Здесь, напротив, сюжет предполагает ее».
О, Боже мой! (И. Б.).
* * * * *
«По мнению В. Мейерхольда, говорит С. Балухатый (ib. 302), основная особенность драматургического стиля Чехова — импрессионистски брошенные на полотно образы — дает выгодный для режиссера материал для дорисовывания их в яркие, определенные фигуры (типы)».
О!! (И. Б.).
«...«письмо Мейерхольда Чехову по поводу постановки „Вишневого сада“.
«Ваша пьеса абстрактна, как симфония Чайковского. И режиссер должен уловить ее слухом прежде всего. В третьем акте на фоне группового топотания — вот это „топотание“ нужно услышать — незаметно для людей входит Ужас. „Вишневый сад“ продан». Танцуют. „Продан“. Танцуют. И так до конца».
! (И. Б.)
«Мейерхольд причислял Чехова к символистам и считал, что его пьесы должны быть инсценированы не „реалистически“ (как в Худ. Театре), а „символически“.
...«если бы „Вишневый сад“ или „Чайка“ были поставлены так, как ставились „Балаганчик“, „Незнакомка“, или как Треплев хотел поставить свою „мистерию“, то Чехов, столь ценивший „правдивость“, „натуральность в искусстве“, т. е. соответствия искусства с повседневной действительностью, пришел бы в ужас».
Конечно. (И. Б.)
* * * * *
«Один из умнейших людей нашего времени и тончайший ценитель искусства, Олдус Хёксли, в своей книге «Along the Road» (изд. «Albatros», стр. 39) говорит, что рассказы Чехова «утомляют». Он объясняет это тем, что Чехов, в отличие от его почитательницы Екатерины Мансфильд, не ограничивается тем, что «разглядывает своих людей сквозь окошко», но «живет с ними» (здесь Хёксли сходится с Толстым, назвавшим Чехова «художником жизни»). Люди же Чехова, как известно «хмурые», т. е. в сущности скучные люди. Мне кажется, что Хёксли выражается неточно. Пусть жизнь, изображаемая Чеховым, бессодержательна, уныла, скучна, — на это всегда жалуются сами же ее участники, — все же это у Чехова лишь материал. Его совершеннейшие рассказы не могут «утомлять», именно от того, что они — совершенны».
Это, да. (И. Б.), (то, что я подчеркнул.)
* * * * *
...«Не говоря уже о мотиве «qui pro quo» — в прямом значении — как о сюжетной основе, и об этих внешних «сцеплениях», в «Рассказе» немало и других шаблонов, присущих «классическому» авантюрному роману — и при том таких, каких не найти ни в «Дубровском», ни в «Капитанской дочке». Это шаблоны чисто внешнего характера».
Все-таки все это вздор — «Рассказ неизв. человека» все-таки замечательный! (И. Б.).
* * * * *
«В аналогичном отношении находятся между собою еще две вещи Чехова „Палата № 6“ и „Гусев“. Общей рамки у них нет. Но обе они опять-таки — два варианта одной темы, — некрасовской „Больницы“, при чем второй рассказ является как бы попыткой углубления ее и вместе с тем „ответом“ на первый».
!! (И. Б.). Подчеркнуто мною (И. Б.).
* * * * *
«Пассажиры больничной каюты обречены смерти оттого, что ни одному из них, по-видимому, не выдержать длительного океанского перехода в невыносимой духоте. Трое из них умирают на протяжении повествования. Кстати, еще одно совпадение: эпизоды, символизирующие попытку «освобождения», — это в первом рассказе, поездка Андрея Ефимыча накануне того, как он попал в западню, но когда западня уже была изготовлена; во втором, — попытка Гусева выйти на палубу освежиться. Но ничего из этого не выходит».
Боже, что лезет в голову Бицилли! (И. Б.).
Гусев первоклассно хорош! Я его читал Чехову, дико хвалил, он был взволнован, молчал! (И. Б.).
* * * * *
«Архиерей», наряду с «В овраге», знаменует собою высшую точку в чеховском творчестве». Подчеркнуто мною (И. Б.).
...«Он осуществил вполне то, что уже давно составляло цель его творческих стремлений, дать картину, «в которой (бы) все частности, как звезды на небе, слились в одно общее».
...«к этой вещи вела его вся предшествующая работа, что здесь действовала имманентная художническая судьба. Особо показательно, что с «Архиереем», так сказать, перекликаются как раз самые совершенные произведения».
* * * * *
«Арх.»: «Белые стены, белые кресты на могилах, белые березы, и черные тени, и далекая луна на небе, стоявшая как раз над монастырем, казалось, теперь, жили своей особой жизнью, непонятной, но близкой человеку». Ср. «Ионыч»: «Старцев вошел в калитку, и первое, что он увидел, это белые кресты и памятники по обе стороны широкой аллеи, и черные тени от них и от тополей; и кругом далеко было видно белое и черное, и сонные деревья склоняли свои ветви над белым... На первых порах Старцева поразило то, что он видел теперь (....): мир, не похожий ни на что другое, — мир, где так хорош и мягок лунный свет, точно здесь его колыбель, где нет жизни, нет и нет, но в каждом темном тополе, в каждой могиле чувствуется присутствие тайны, обещающей жизнь тихую, прекрасную, вечную...»
Как хорошо! (И. Б.).
* * * * *
«Образ архиерея, вышедшего в люди из низов духовного сословия благодаря своей даровитости, и перед смертью сожалеющего о утраченном прошлом, в зародыше уже как бы заключен в образе дьякона в «Дуэли».
?! (И. Б.).
* * * * *
«В одном пассаже казаться употреблено три раза (...)».
Сидит считает, считает. (... И. Б.). |
