* * * * *
Шестов считает, что в творчестве своем Чехов находился под влиянием Толстого... Без «Ивана Ильича» не было бы и «Скучной истории».
Не знаю...
* * * * *
«У Толстого, — справедливо пишет Шестов, — тоже не очень ценившего философские системы, нет такого резко выраженного отвращения к идеям, мировоззрениям, как у Чехова...»
...«Под конец он совершенно эмансипируется от всякого рода идей и даже теряет представление о связи жизненных событий. В этом самая значительная и оригинальная черта его творчества».
Шестов считает, что в «Чайке»... «основой действия не логическое развитие страстей, а голый демонстративно ничем не прикрытый случай».
Он даже находит, что «читая драму, кажется, что перед тобой номер газеты с бесконечным рядом «faits divers», «...во всем и везде царит самодержавный случай, на этот раз дерзко бросающий вызов всем мировоззрением. В этом наибольшая оригинальность Чехова, источник его мучительнейших переживаний...»
* * * * *
Шестов думает, что «у Чехова был момент, когда он решился во что бы то ни стало покинуть занятую им позицию и вернуться назад. Плодом такого решения была «Палата № 6» (1892)».
Одно из самых замечательных произведений Чехова, — замечу я.
* * * * *
И далее Шестов пишет: «Чехов хотел уступить и уступил. Он почувствовал невыносимость безнадежности, невозможность творчества из ничего.
Замечательно то, что Шестов первый увидел, что у Чехова «беспощадный талант».
Кой на что я возражу ему.
* * * * *
По новому, подошел к Чехову и М. Курдюмов («Сердце смятенное», о творчестве А. П. Чехова, 1934 г.), указавший на религиозность в подсознании Чехова.
«Твердо установилась не только у нас, — пишет Курдюмов, — но и на западе традиция искать ключа к постижению русской стихии исключительно у Достоевского. Достоевский и «ame slave», для интересующегося сложными русскими вопросами западного человека, — несомненно синонимы».
Чехов в своем творчестве как будто никаких проблем ни для себя, ни для читателя не ставил.
...«Чехова у нас просто не дочитали до конца», — пишет Курдюмов.
* * * * *
...«О Чехове без преувеличения можно сказать, что он — один из самых свободных художников в русской литературе. А по значению поставленных им вопросов, по его проникновению в глубину русской души с ее мучительными поисками высшего смысла жизни и высшей правды, Чехов превосходит и гениального бытописателя русских типов Гончарова...»
Чехов не любил Гончарова и серьезно раскритиковал Обломова в письме к Суворину, замечу я.
* * * * *
А вот это сказано удивительно верно:
«Мировоззрение Чехова-человека, близко связывало его с его эпохой, с торжествовавшим тогда рационализмом и позитивизмом. Но он не принял их до конца, не мог на них успокоиться».
...«Чехов и своей личностью, и духовным состоянием своих героев из среды русской интеллигенции уже знаменует кризис русского рационализма, как господствующего направления, еще довольно задолго до того момента, когда этот кризис наступил для значительного большинства уже с несомненной очевидностью. Чехов сумел ощутить его первые трещины. Есть все основания думать, что он носил их в самом себе, но появились они в нем, надо предполагать, со стороны его творческой интуиции... Иногда прорывалась она наружу и в его откровенных беседах».
* * * * *
Курдюмов правильно пишет:
«И никогда ни в чем он не скрывал того, что человеческая скорбь ему всегда была несравненно дороже, важнее, интереснее «гражданской скорби».
* * * * *
И далее тоже верно:
...«И не только нашей молодежи, но и нам самим сейчас трудно представить, до какой степени русский писатель времен Чехова был стеснен и подавлен нашим интеллигентным обществом, которое навязывало ему свои вкусы, оценки, свои злобы дня. И чем талантливее был автор, тем настойчивее все это ему навязывалось, тем решительнее от него требовали, чтобы он эти определенные лозунги провозглашал...»
* * * * *
«Чехова недооценила его эпоха...»
...«Чехов, внимательно читаемый теперь после кровавой русской катастрофы, не только не кажется изжитым до конца, но становится гораздо ближе, во многом понятнее и неизмеримо значительнее, чем прежде».
* * * * *
Курдюмов характеризует Чехова, как очень скромного человека, я с этим не согласен. Он знал себе цену, но этого не показывал. Не согласен, что он очень скрытен. А его письма к Суворину? В них он очень откровенен. Скрытный человек со всеми скрытен. Чехов не болтлив, и он должен был очень любить человека, чтобы говорить ему о своем.
* * * * *
«В то время как крикливо прославленный современник Чехова, Максим Горький, победно восклицал: «человек... это звучит гордо!», Чехов всем своим творчеством как бы говорил: «человек — это звучит трагически. Это звучит страшно и жалостно до слез».
...«для Чехова всегда на первом плане стояла личность, стояла данная индивидуальность, та единственная и неповторимая живая душа, которая по словам Евангелия, стоит дороже целого мира».
* * * * *
...«Жизнь всякого человека, не утонувшего в пошлом самодовольстве, трагична».
...«достаточно заглянуть в любую душу, чтобы проникнуться острой жалостью к ней».
...«Чтобы чувствовать трагедию, совершенно не нужно создавать трагических героев в духе Шекспира, ибо человеческая жизнь сама по себе уже есть трагедия, и одиночество человеческой души трагично».
Это чувствовал и отец Чехова, Павел Егорович, — заказав себе печатку с девизом: «одинокому везде пустыня»... — добавлю я, — эту печатку Чехов многие годы носил, ею же он и запечатывал письма к Авиловой. |