Использование Ч. отдельных особенностей поэтики «осколочной» сценки сопровождалось постепенным выходом за пределы задач и возможностей жанра. Под давлением свирепевшей цензуры редактор «Осколков» Лейкин предпочел «сократиться», избегая сколько-нибудь серьезных тем, «осколочная» юмористика лишалась общественного и литературного значения. С 1885 г. Ч., продолжая сотрудничать в «Осколках», начинает печататься в разделе «летучие заметки» «Петербургской газеты», где поместил такие произведения, как «Лошадиная фамилия», «Егерь», «Унтер Пришибеев», «Тоска», «Ванька», «Беглец», «Мальчики» и др. Среди них есть типично «осколочные» рассказы, однако в большинстве из них трактовка действительности перестает быть исключительно юмористической. В произведениях Ч. намечается чрезвычайное разнообразие тональности. Юмор не исчезнет никогда из творчества Ч., но приобретет новые оттенки, соединится с иным пафосом. «На деревню дедушке» («Ванька») — такой адрес нелеп, а потому смешон уже сам по себе. Но столкновение иллюзии, ложного представления с живой болью, состраданием полуграмотному Ваньке Жукову рассчитано на более сложную читательскую реакцию. Ионе Потапову, схоронившему сына («Тоска»), некому поведать печаль свою среди толп большого города. Сам он, как это станет обычным для героев Ч., не в силах правильно понять причины своей тоски, и единственным слушателем его оказывается лошаденка. Но авторская усмешка по поводу ложности представлений или несуразности поведения героя растворяется в сочувствии к нему — обыкновенному, заурядному человеку. Рождается тот эффект «теплоты», о котором в эти годы не раз пишет Ч.
Свои юмористические произведения Ч. объединил в сборники «Пестрые рассказы» (1886) и «Невинные речи» (1887). Критика, признав талантливость Ч., увидела в его рассказах лишь внешний комизм, сочла его «безыдейным, легкомысленно равнодушным к серьезным вопросам жизни» автором «эфемерных шаржей» (А. М. Скабичевский). Но наиболее чутким читателям уже стала ясна значительность творчества Ч. Большие надежды на него возлагает Н. С. Лесков. «Переворотом в литератур»е» называет рассказы Ч. Д. В. Григорович. Его письмо к Ч. в марте 1886 г. сыграло для писателя важную роль, заставив его поверить в себя. С 1886 г. пишет он рассказы для «субботников» — беллетристического раздела газеты «Новое время», подписывая их уже своим настоящим именем. Впоследствии, в 90 гг., Ч. порвет с «Новым временем», от большинства его реакционных и беспринципных авторов он отделит себя с самого начала, но сотрудничество в самой большой общерусской газете дало Ч. возможность впервые обратиться к широкому кругу новых для себя читателей, интересующихся в беллетристике не просто легким чтением, но размышлениями о жизни, психологией персонажей. Рассказы, помещенные Ч. в «Новом времени»: «Ведьма», «Агафья», «Тайный советник», «Учитель», «Враги», «Верочка», «Счастье», «Поцелуй» и др. Созревший художественный и человеческий талант Ч. обусловил переход его от насмешки — к анализу, от характеров смешных — к сложным, противоречивым, к изучению и воспроизведению жизни во всей ее полноте.
Жизненный опыт Ч. в эти годы значительно расширился. По окончании университета в 1884 г. он работает врачом в Воскресенске, Звенигороде; там он не только лечит больных, но и ездит на вскрытия, выступает экспертом, в суде и т. д. Много наблюдений продолжает давать ему работа постоянного московского корреспондента «Осколков» (фельетоны «Осколки московской жизни»). Летние месяцы с семьей он проводит в подмосковной усадьбе Бабкино; расширились знакомства Ч. среди молодых художников, литераторов; окрепла его дружба с И. И. Левитаном. Определяющую роль в творческом развитии Ч. сыграл дух эпохи «мысли и разума» (В. И. Ленин), новые тенденции в развитии русской литературы, та научная школа, которую Ч. прошел в стенах Московского университета.
С середины 1884 г., времени окончания университета, до выхода повести «Степь» в начале 1888 г. Ч. создал более 350 произведений. Это период «многописания». Значительная их часть относится к жанру, который сам Ч., в отличие от «мелочишки» и «сценки», называл «серьезным этюдом». В газетных рассказах окончательно складывались поэтика и стилистика чеховского художественного мира. Исследование жизни в рассказах-этюдах ведется в разных направлениях. В некоторых из них Ч. решает задачу описания разнообразных жизненных положений, бытовых явлений, психологических состояний. Тут в большинстве случаев сами названия говорят о себе: «Его первая любовь (Володя)», «Страхи», «Сильные ощущения», «Тиф», «Скука жизни», «Горе», «Свадьба», «Старость», «Поцелуй». Другую группу составляют исследования разнообразных характеров, темпераментов, психологических типов («Отец», «Почта», «Задача», «Холодная кровь», «Необыкновенный», «Обыватели»). Нередко такие зарисовки разновидностей и оттенков человеческой психологии Ч. выполняет в юмористическом, «осколочном» ключе («Сирена», «Длинный язык», «Тссс!», «Мыслитель», «Розовый чулок»), в других случаях отношение автора к героям объективно-исследовательское («Тайный советник», «Тина», «Учитель»). Еще один круг рассказов-этюдов посвящен изучению тех или иных социальных групп, сословий, слоев населения. В первую очередь это рассказы, где главные действующие лица — крестьяне: «Егерь», «Злоумышленник», «Свирель», «Счастье», «Ты и вы», «Темнота», «Мечты». Разнообразные типы людей из народа, коллективная народная психология, колоритная речь — все это передано Ч. со всесторонней осведомленностью и тонкой проникновенностью. Особые группы рассказов этого типа составляют рассказы об актерах и художниках («Первый любовник», «Юбилей», «Талант», «Критик», «Актерская гибель»), рассказы о детях («Мальчики», «Беглец»).
Критика не понимала своеобразия и новаторства этих рассказов. Н. К- Михайловский утверждал, что Ч., подобно фотографическому аппарату, делает случайные, хотя и талантливые, снимки с жизни, лишенные внутреннего смысла. Между тем рассказы-этюды, как и сценки Ч., дают чрезвычайно широкую картину жизни России в 80 гг., представленную в поразительном разнообразии аспектов и лиц.
Ч. не «специализируется» на изображении какой-либо социальной группы или психологического типа; в этом он видит свое отличие от Гаршина, Короленко и др. литературных сверстников и современников. В рассказах Ч. 1885— 1887 гг. окончательно определился тип чеховского героя, а также основной объект изображения. Это «средний человек» и повседневная, обыденная жизнь. В творчестве Ч. своеобразно отразился поворот, проделанный всей русской литературой в 80 гг. Л. Толстой, Салтыков-Щедрин в произведениях этих лет пишут о самых обыкновенных людях, их быте и психологии. Литературные спутники Ч. этих лет И. Потапенко, К. Баранцевич, И. Ясинский, И. Леонтьев-Щеглов (которых Ч. назвал «артелью восьмидесятников», не отделяя себя от них) также изображали «среднего человека» и обыденную жизнь. «Средний человек» — у Ч, это инженер, врач, учитель, адвокат, студент, офицер, статистик, земец (а также и помещик, и крестьянин, и чиновник, и священник, но показанные иначе, чем в литературе предшествующих десятилетий) — понимается теперь как представитель массы, как всякий человек. В нем отсутствует какая-нибудь необычность, незаурядность, главное в нем — обыкновенность, распространенность. Такое понимание Ч. разделяет с писателями своей эпохи. Русская литература откликалась на глубинные сдвиги, происходившие в традиционной сословно-классовой структуре русского общества, делала важные шаги на пути дальнейшей демократизации. Таким образом, не само по себе обращение к обыкновенному человеку и его повседневной жизни составляет суть чеховского новаторства, а стремление рассмотреть людей разных сословий и состояний под единым углом зрения, найти закономерности, характеристики сознания «среднего человека».
Объединяющим началом произведений Ч. становится новый тип события, связанный с интересом писателя к сознанию героя, его попыткам «ориентироваться в жизни». Новую трактовку события Ч. предлагает в рассказах середины 80 гг. («Тапер», «Переполох», «Знакомый мужчина», «Кошмар», «Следователь», «Хористка», «Житейская мелочь» и др.). Главное событие в них — сдвиг в сознании героя, открытие им для себя жизни с новой, неожиданной стороны, осознание враждебности жизни, невозможности разобраться в ней. А описанные в них происшествия — скандал на купеческой свадьбе, неожиданный визит жены к любовнице мужа, смерть от отравления и т. п.— лишь повод к этому открытию. В результате создается иллюзия «бессобытийности» в чеховских произведениях, тогда как изменился сам характер события: не столько какое-то «происшествие», «случай», сколько его восприятие, переживание и осмысление героем, переход от «казалось» к «оказалось». В отличие от героев Достоевского, Толстого, среди героев Ч. почти нет идеологов, философов, носителей стройных систем знаний и убеждений. Чаще всего Ч. изучает работу самого заурядного, обыкновенного сознания, наблюдает характерные для него ошибки, ловушки, обманы. Это позволяет увидеть общие основы тех перемен, которые происходили в массовом сознании эпохи.
В эти годы Ч. вырабатывает и своеобразные способы исследования сознания, психики своих героев. Ч.— первый крупный русский писатель, мировосприятие и творческие принципы которого сложились под решающим воздействием естественных наук. Позже в автобиографии он напишет о серьезном влиянии на его литературную деятельность занятий медициной: «они значительно раздвинули область моих наблюдений... они имели также и направляющее влияние». Труды Дарвина, научная школа, которую Ч. прошел в университете под руководством таких выдающихся медиков, как С. С. Корсаков, А. И. Бабухин, Ф. Ф. Эрисман, Г. А. Захарьин (Захарьина в медицине Ч. ставил наравне с Толстым в литературе), врачебная практика вырабатывали умение «мыслить по-медицински», подсказывали направление анализа. Ч. не раз упоминает в письмах и рассказах о методе «индивидуализации отдельного случая»: всякая болезнь, учил своих слушателей Захарьин, интересна прежде всего своими осложнениями; не существует болезни «вообще», есть конкретные больные. Особое внимание в школе Захарьина уделялось рас^ спросу больного о его положении и состоянии.
Подобный метод индивидуализации Ч. стремился распространить и на исследование .жизненных ситуаций, психических процессов, человеческого сознания в литературе. В своих рассказах-этюдах он прослеживает, как соотносятся повседневный быт, окружающий человека, и формы его сознания, какое выражение психические и мыслительные процессы находят в речи и поведении. Мелочи, штрихи, внешние случайные черты обстановки Ч. вводит в описания, чтобы показать многообразие факторов, обусловливающих настроение и поступки человека («Рассказ без конца», «Задача», «Его первая любовь», «Мечты», «Верочка», «Поцелуй»).
Среди слагаемых картин жизни в произведениях Ч. этого времени непременно присутствует красота в разнообразных ее проявлениях. Красота свободной, ничего не боящейся страсти («Агафья») и красота творчества безвестного поэта-монаха («Святою ночью»), женская красота («Ведьма», «Красавицы») и та «тонкая, едва уловимая красота человеческого горя, которую нескоро еще научатся понимать и описывать и которую умеет передавать, кажется, одна только музыка» («Враги»). Постоянен для Ч. вопрос о месте красоты в сознании и поведении людей. Чаще всего это гибнущая, пропадающая (как в «Ведьме», «Панихиде»), преследуемая, несущая наказание (в «Агафье») или не замечаемая людьми красота («Святою ночью», «Припадок»). Правда и красота неразрывны в произведениях Ч. |
