|
Было не больше шести часов вечера, когда блуждавший по городу поручик Стрекачев, идя мимо большого трехэтажного дома, случайно бросил взгляд на розовые занавески бельэтажа.
— Тут мадам Дуду живет... — вспомнил он. — Давно уж я у нее не был. Не зайти ли?
Но прежде, чем решить этот вопрос, Стрекачев вынул из кармана кошелек и робко взглянул в него. Увидел он там один скомканный, пахнущий керосином рубль, пуговицу, две копейки и — больше ничего.
— Мало... Ну, да ничего, — решил он. — Зайду так, посижу немножко.
Через минуту Стрекачев стоял уже в передней и полною грудью вдыхал густой запах духов и глицеринового мыла. Пахло еще чем-то, чего описать нельзя, но что можно обонять в любой женской, так называемой одинокой квартире: смесь женских пачулей с мужской сигарой. На вешалке висело несколько манто, ватер-пруфов и один мужской лоснящийся цилиндр. Войдя в залу, поручик увидел то же, что видел он и в прошлом году: пианино с порванными нотами, вазочку с увядающими цветами, пятно на полу от пролитого ликера... Одна дверь вела в гостиную, другая в комнатку, где m-me Дуду спала или играла в пикет с учителем танцев Вронди, старцем, очень похожим на Оффенбаха. Если взглянуть в гостиную, то прямо видна была дверь и из нее выглядывал край кровати с кисейным розовым пологом. Там жили «воспитанницы» m-me Дуду, Барб и Бланш.
В зале никого не было. Поручик направился в гостиную и тут увидел живое существо. За круглым столом, развалясь на диване, сидел какой-то молодой человек с щетинистыми волосами и синими мутными глазами, с холодным потом на лбу и с таким выражением, как будто вылезал из глубокой ямы, в которой ему было и темно и страшно. Одет он был щегольски, в новую триковую пару, которая носила еще на себе следы утюжной выправки; на груди болтался брелок; на ногах лакированные штиблеты с пряжками, красные чулки. Молодой человек подпирал кулаками свои пухлые щеки и тускло глядел на стоявшую перед ним бутылочку зельтерской. Тут же на другом столе было несколько бутылок, тарелка с апельсинами.
Взглянув на вошедшего поручика, франт вытаращил глаза, разинул рот. Удивленный Стрекачев сделал шаг назад... Во франте с трудом узнал он писаря Филенкова, которого он не далее как сегодня утром распекал в канцелярии за безграмотно написанную бумагу, за то, что слово «капуста» он написал так: «копусста».
Филенков медленно поднялся и уперся руками о стол. Минуту он не спускал глаз с лица поручика и даже посинел от внутреннего напряжения.
— Ты как же это сюда попал? — строго спросил у него Стрекачев.
— Я, ваше благородие, — залепетал писарь, потупя взор, — на дне рождения-с... При всеобщей повинной военности, когда всех уравняли, которые...
— Я тебя спрашиваю, как ты сюда попал? — возвысил голос поручик. — И что это за костюм?
— Я, ваше благородие, чувствую свою виновность, но... ежели взять, что при всеобщей повинной... военной всеобщности всех уравняли, и к тому как я все-таки человек образованный, не могу на дне рождения мамзель Барб существовать в форме нижнего чина, то я и надел оный костюм соответственно своему домашнему обиходу, как я, значит, потомственный почетный гражданин.
Увидев, что глаза поручика становятся всё сердитее, Филенков умолк и нагнул голову, словно ожидая, что его сейчас трахнут по затылку. Поручик раскрыл рот, чтобы произнести «пошел вон!», но в это время в гостиную вошла блондинка с поднятыми бровями, в капоте ярко-желтого цвета. Узнав поручика, она взвизгнула и бросилась к нему.
— Вася! Офицер!!
Увидев, что Барб (это была одна из воспитанниц m-me Дуду) фамильярна с поручиком, писарь оправился и ожил. Растопырив пальцы, он выскочил из-за стола и замахал руками.
— Ваше благородие! — заговорил он, захлебываясь. — Со днем рождения имею честь поздравить любимого существа! В Париже такой не сыщешь! Именно-с! Огонь! Трех сотенных не пожалел, а сшил ей этот капот по случаю дня рождения любимого существа! Ваше благородие, шампанского! За новорожденную!
— А где Бланш? — спросил поручик.
— Сейчас выйдет, ваше благородие! — ответил писарь, хотя вопрос относился не к нему, а к Барб. — Сию минуту! Девица а ля компрене аревуар консоме! Намедни купец из Костромы приезжал, пятьсот отвалил... Легко ли дело, пятьсот! Я тыщу дам, только спервоначалу характер мой уважь! Так ли я рассуждаю? Ваше благородие, пожалуйте-с!
Писарь подал поручику и Барб по стакану шампанского, а сам выпил рюмку водки. Поручик выпил, но тотчас же спохватился.
— Ты, я вижу, позволяешь себе лишнее, — сказал он. — Ступай-ка отсюда и скажи Демьянову, чтобы он тебя посадил на сутки.
— Ваше благородие, да, может, вы думаете, что я какой ни на есть свинья? Так вы думаете? Господи! Да ведь мой папаша потомственный почетный гражданин, орденов кавалер! Меня, ежели желаете знать, генерал крестил. А вы думаете, что я ежели писарь, то уж и свинья?.. Пожалуйте еще стаканчик... шипучечки... Барб, лупи! Не стесняйся, за всё можем заплатить. При современной образованности всех уравняли. Генеральский или купеческий сын идет на службу всё равно как мужик[1]. Я, ваше благородие, был и в гимназии, и в реальном, и в коммерческом... Везде выгоняли! Барб, лупи! Бери радужную, посылай за дюжинкой! Ваше благородие, стаканчик!
Вошла m-me Дуду, высокая полная дама с ястребиным лицом. За ней семенил Вронди, похожий на Оффенбаха. Немного погодя вошла и Бланш, маленькая брюнетка, лет 19-ти, со строгим лицом и с греческим носом, по-видимому, еврейка. Писарь выбросил еще одну радужную.
— Жарь на все! Жги! Позвольте мне эту вазу разбить! От чувств!
M-me Дуду начала рассказывать, что теперь всякая честная девушка может составить себе приличную партию и что девушкам пить неприлично, а если она и позволяет своим девочкам пить, то только потому, что надеется, что мужчины порядочные, а будь мужчины другие, она и сидеть бы им здесь не позволила.
От вина и соседства Бланш у поручика стала кружиться голова, и он забыл о писаре.
— Музыку! — кричал отчаянным голосом писарь. — Подавай музыку! На основании приказа за номером сто двадцатым предлагаю вам танцевать! Ти-ише! — продолжал орать во всё горло писарь, думая, что это не он сам кричит, а кто-то другой. — Ти-ише! Я желаю, чтоб танцевали! Вы должны мой характер уважить! Качучу! Качучу!
Барб и Бланш посоветовались с m-me Дуду, старик Вронди сел за пианино. Танец начался. Филенков, топая в такт ногами, следил за движениями четырех женских ног и ржал от удовольствия.
— Рви! Верно! Чувствуй! Отдирай, примерзло!
Немного погодя вся компания поехала в колясках в «Аркадию». Филенков ехал с Барб, поручик с Бланш, Вронди с m-me Дуду. В «Аркадии» заняли стол и потребовали ужин. Тут Филенков до того допился, что охрип и потерял способность махать руками. Он сидел мрачный и говорил, моргая глазами, как бы собираясь заплакать:
— Кто я? Нешто я человек? Я ворона! Потомственный почетный гражданин... — передразнил он себя. — Ворона ты, а не гра...гражданин.
Поручик, отуманенный вином, почти не замечал его. Раз только, увидев в тумане его пьяную физиономию, он нахмурил брови и сказал:
— Ты, я вижу, позволяешь себе очень...
Но тотчас же потерял способность соображать и чокнулся с ним.
Из «Аркадии» поехали в Крестовский сад. Тут m-me Дуду простилась с молодежью, сказав, что она вполне надеется на порядочность мужчин, и уехала с Вронди. Потом потребовали для освежения кофе с коньяком и ликеров. Потом квасу, и водки, и зернистой икры. Писарь вымазал себе лицо икрой и сказал:
— Я теперь араб или вроде как бы нечистый дух.
На другой день утром поручик, чувствуя в голове свинец, а во рту жар и сухость, отправился к себе в канцелярию. Филенков сидел на своем месте в писарской форме и дрожащими руками сшивал какие-то бумаги. Лицо его было сумрачно, не гладко, точно булыжник, щетинистые волосы глядели в разные стороны, глаза слипались... Увидев поручика, он тяжело поднялся, вздохнул и вытянулся во фронт. Поручик, злой и не опохмелившийся, отвернулся и занялся своим делом. Минут десять длилось молчание, но вот глаза его встретились с мутными глазами писаря, и в этих глазах прочел он всё: красные занавесочки, раздирательный танец, «Аркадию», профиль Бланш...
— При всеобщей повинной военности... — забормотал Филенков, — когда даже... профессоров в солдаты берут... когда всех уравняли... и даже свобода гласности...
Поручик хотел распечь его, послать к Демьянову, но махнул рукой и сказал тихо:
— А ну тебя к чёрту!
И вышел из канцелярии.
Примечания
Впервые — «Осколки», 1885, № 22, 1 июня (ценз. разр. 31 мая), стр. 4. Заглавие: Павлин в вороньих перьях (Рассказ). Подпись: А. Чехонте.
Вошло в издание А. Ф. Маркса.
Рассказ был отослан в «Осколки» 9 мая 1885 г. из Воскресенска. «Шлю Вам из дачи первый транспорт, — писал Чехов Н. А. Лейкину. — Благоволите в рассказе „Павлин“ в пробелах написать имена соответствующих петербургских увеселительных мест, которых я не знаю и назвал чрез N и Z».
Получив рассказ, Лейкин писал 19 мая 1885 г.: «Но, батюшка, Антон Павлович! Он очень похабен и совсем не для „Осколков“. Он в духе „Шута“. Хотя я и смягчил в нем резкие сальности, но все-таки скрепя сердце послал в типографию набирать. Есть, впрочем, основания предполагать, что он и цензурою не будет пропущен. Судите сами: ведь Вы публичный дом описываете» (ГБЛ).
Однако рассказ, вопреки опасениям, прошел цензуру беспрепятственно.
Готовя текст для собрания сочинений, Чехов изменил заглавие, переработал финал, опустил рассказ поручика о бегстве Сюзетты (в окончательном тексте Бланш), сделал много сокращений и замен и провел сплошную стилистическую правку, устранив, в частности, жаргонные словечки и утрированно юмористические обороты в речи писаря. Добавления в тексте составили несколько строк (появилась, в частности, реплика писаря, намазавшего себе лицо зернистой икрой: «Я теперь араб или вроде как бы нечистый дух»).
Имя упомянутого в рассказе учителя танцев Вронди соотносится, возможно, с реальным Е. С. Вронды, таганрогским танцмейстером. В 1914 году в газете «Приазовский край» была напечатана корреспонденция о нем: «Вронды учил великого писателя танцам, когда он был гимназистом. А. П. частенько хаживал к нему в танцкласс, единственное тогда танцевальное заведение в городе, пользовавшееся среди молодежи большой популярностью. Вронды жив, проживает в Таганроге и по настоящее время продолжает давать уроки танцев. Чехова хорошо помнит. „После танцев, — рассказывает Вронды, — с А. П. часто играл в лото. Хороший был молодой человек и танцевал хорошо“. Вронды сейчас за 70 лет, но на вид это вполне бодрый, жизнерадостный и очень оригинальный старик» («Приазовский край», 1914, № 15, 17 января).
[1] Генеральский или купеческий сын идет на службу все равно как мужик — Всеобщая воинская повинность была введена в России в 1874 г. |
