Повести и рассказы по дате » Учитель словесности

Отзывы критиков об «Учителе словесности» были разноречивы. С. А. Андреевский в рецензии на сборник «Повести и рассказы» отозвался о рассказе весьма комплиментарно, но оценка его производит впечатление недоразумения: «„Учитель словесности“ преисполнен наивною поэзиею романтических радостей в милой провинциальной среде, в юной и счастливой компании» («Новое время», 1895, № 6784, 17 января). Очевидно, Андреевский в этом отзыве основывался на прежнем впечатлении от одной только первой главы рассказа.

Оценка «Учителя словесности» как идиллии была единичной. Другие критики, напротив, относили рассказ к тем произведениям Чехова, где «начинает все более проскальзывать скорбная нота неудовлетворенности жизнью» («Несколько слов об Антоне Павловиче Чехове». <Листовка.> Изд. Московского О-ва народных развлечений, 1901, стр. 2). С этой же точки зрения рассматривает рассказ Волжский (А. С. Глинка) в книге 1903 г. «Очерки о Чехове»: «Живет, живет человек бессознательной, зоологической, даже какою-то растительною жизнью, покоряется, не думая, властной стихии обыденщины, и вдруг, неведомо с чего, загрустит, затоскует. Точно обухом по голове хватит его какое-нибудь, чаще всего самое пустое обстоятельство, и спавшая душа проснется, точно пелена спадет с глаз, жизнь как-то сразу потускнеет, завянет, обесценится, потеряет прежнюю ясность и простоту <...> Так случилось с некиим учителем Никитиным в рассказе „Учитель словесности“» (стр. 119). Этот «конфликт идеала и действительности», по мнению Глинки-Волжского, «не имеет у Чехова в конечном счете положительного исхода». Критик объясняет это связью творчества Чехова с настроением общественной реакции 80-х гг., оговариваясь, однако, что «широко развернутая в его произведениях картина обывательской жизни, нарисованная на фоне всепринижающей власти обыденщины, не укладывается в узкие исторические рамки 80-х гг., а идет далеко вширь и вглубь русской действительности, как прошлых, так и будущих десятилетий» (стр. 134).

Эту эволюцию героя «Учителя словесности» другой критик — А. Л. Липовский — оценил как необоснованную, немотивированную и упрекнул Чехова в излишней краткости формы. «Почему, например, „Учитель словесности“, всегда живший пошляком, без малейшего сомнения в своих поступках, вдруг, возвращаясь после одного проигрыша в карты домой, почувствовал, что он чиновник и лгун и что все таковы? <...> Эти мгновенные душевные настроения более понятны, чем обоснованы» (А. Липовский. Представители современной русской повести и оценка их литературной критикой. — «Литературный вестник», 1901, № 5, стр. 23). Г. Качерец также счел немотивированной перемену, происходящую с героем (Г. Качерец. Чехов. Опыт. М., 1902, стр. 43).

Глинка-Волжский писал о финале рассказа: «Что будет далее <...> — автор не показывает» (стр. 121). Другие критики — Липовский, Качерец — «открытый» финал рассказа сочли за недостаток. «Чехов обрывает рассказ, — писал Липовский, — и тем причиняет нам вторую досаду. Что же будет с „новым“ человеком? Ему предстоит борьба с остатками прежнего „я“, с окружающими. Интерес художественной разработки растет с ее трудностью, но автор как бы избегает своей задачи. Отсюда, при краткости рассказа, недоделанность, недоговоренность» (там же, стр. 23). Качерец особенно резко выразил мысль о типичности такого финала для чеховского творчества: «Тут Никитин становится интересен, но тут же и кончается рассказ г. Чехова. Если затем вы хотите знать, как ведет себя в жизни человек, которому противна пошлость и который страдает от нее, вам придется обратиться к другим авторам: г. Чехов вам этого не покажет» (там же, стр. 70—71).

В. А. Фаусек, ялтинский знакомый Чехова, прочитав вторую главу «Учителя словесности», писал 16 июля 1894 г.: «Читал на днях в „Р<усских> в<едомостях>“ Вашего „Учителя словесности“. Превосходный, с страшной силой набросан<ный> рассказ — но, — как Вам сказать? — это уж и не пессимизм, за который Вас так часто упрекают, а сама меланхолия! Дайте же, наконец, хоть несколько мажорных аккордов — ободрите, обнадежьте нас! Ведь Вы, помните, здесь еще как-то, в разговоре, отмечали быстрый прогресс русской жизни, напоминали нам, что за какие-нибудь 30 лет все изменилось до неузнаваемости и т. д. в этом роде. А пишете — точно последнюю надежду хороните!» (Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина. Отдел рукописей (Москва)). Чехов в ответном письме от 4 августа 1894 г. никак не отозвался на рекомендации Фаусека.

При жизни Чехова рассказ был переведен на венгерский и чешский языки.

^[1] ...после того, как в городе побывал цирк ~ ее все стали звать Марией Годфруа — Цирк братьев Годфруа гастролировал в Таганроге в 1877 г. («Азовский вестник», 1877, № 55, 7 августа). Мария Годфруа — лицо реальное. А. А. Суворин писал Чехову 6 сентября 1888 г. из Феодосии: «Примадонна цирка Мария Годфруа — плотная брюнетка, довольно красивая — наездница действительно прекрасная и джигитует лихо. Наши дети — ее отчаянные партизаны, и Борис дошел до слез, защищая ее против Ал<ексея> Петр<овича Коломнина>, рассказывавшего, что Мария Годфруа в Петербурге продавала спички» (Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина. Отдел рукописей (Москва)). Чехов писал по этому поводу А. С. Суворину 11 сентября 1888 г.: «Передайте ему <Алексею Алексеевичу> и, кстати, Боре, что наездницу Годфруа я знаю. Она вовсе не хороша. Кроме езды „высшей школы“ и прекрасных мышц, у нее ничего нет, все же остальное обыкновенно и вульгарно».

^[2] Я знаю, у вас в гимназии не признают Щедрина... — В программах для гимназий изучение «нового периода русской словесности» оканчивалось творчеством Гоголя — см. «Учебные планы предметов, преподаваемых в мужских гимназиях Министерства народного просвещения», СПб., 1877, стр. 30; то же — СПб., 1882, стр. 30; то же — в изд.: Правила и программы классических гимназий и прогимназий ведомства Министерства народного просвещения. Издание В. А. Маврицкого. М., 1892, стр. 30.

^[3] Это его же царствию не будет конца! — Евангелие от Луки, гл. 1, ст. 33.

^[4] ...сам принимал участие в спектаклях ~ читая нараспев «Грешницу» — Стихотворение А. К. Толстого «Грешница» особенно часто исполнялось на любительских вечерах и к этому времени стало синонимом избитого номера — ср. в рассказе 1884 г. «Либеральный душка»: «„Грешница“, последний монолог из „Горе от ума“... все это шаблонно, заезжено...» (т. III Сочинений, стр. 137).

^[5] Вы изволили читать «Гамбургскую драматургию» Лессинга? ~ Шебалдин ужаснулся... — В этой детали нашла отражение черта П. М. Свободина. 14 мая 1889 г. Чехов писал Суворину из Сум: «Свободин обещал ко мне приехать. Опять ужаснется, что я не читал Лессинга». 9 июня 1889 г. Чехов сообщал ему же: «Неделю тому назад приехал ко мне Свободин <...> О Лессинге и „Гамбургской драматургии“ — ни полслова». Упоминание о Лессинге и впредь сопровождало в письмах Чехова имя Свободина — см., например, письмо Суворину от 17 февраля 1890 г.; в других письмах имя Лессинга встречается как прозвище Свободина — например, в письмах Суворину от 1 ноября 1889 г., 24 июля и 16 октября 1891 г. Однако считать Свободина прототипом Шебалдина нет оснований.

Полный комментированный русский перевод «Гамбургской драматургии» появился за несколько лет до написания и публикации первой главы «Учителя словесности»: Г. Э. Лессинг. Гамбургская драматургия. Пер. с нем. И. П. Рассадин. С предисл., прим. разных комментаторов и алфавитным указателем. М., Н. Т. Солдатенков, 1883.

^[6] Ох, недаром, недаром она с гусаром! — Эпиграмма Лермонтова «Толстой»:

^[7] ...после Успеньева дня... — Церковный праздник 15 августа (ст. стиля).